БЕЗ
ДОРОГИ.
Очерк
первый.
Вот
факты о
настроениях
некоторых
кругов нашей
интеллигенции
в
России
и
за-границей.
Литературно-художественный
сборник "Книга"
N 2
(Кооперативное
книгоиздательство
"Книга" 1920 г.).
Сборник, хотя
и вышел в
пределах
Советской
России, но
анти-советский
по существу.
Небезызвестный
Алексей
Ремизов
пишет о себе:
- ...Жизнь
моя померкла.
Один я
остался на
белом свете.
И никому
не
нужен. Да и
мне никого не
надо. Влачу
дни в постылом
труде...
А ей
богу
спокойно бы
помер... Не
рвусь никуда,
как раньше.
Да и
некуда.
И знаю, от
своей судьбы
не уйдешь.
Мерно
колышется
воз. Между
оглоблей
тошая ребрастая
кляча,
наклонив
голову, тянет
его из
последних... Где
надежды? А
ведь я
родился
не оглодком.
Где идеал? И
не сухарем
рос я. Где
строительство
жизни? Верил
в какую то
справедливую
жизнь, на
создание
которой и я
положу мой
камень...
И вот
слышу свист
кнута, да
понукание:
- Но-но,
ты, кляча!
А в
последней
моей
надсадке, как
в насмешку,
мне видятся
кони и
тут
где то близко
посвистывает
московский
ямщик:
- Эй, вы,
голуби!
А
какие кони?
Кони - кляча. И
какой ямщик?
Первый, кто
захочет,
у
кого есть
хлыст!..
("Крестики"
стр. 30).
Ни
идеала, ни
надежды, ни
веры. Без
дороги. Куда
то понукает
ехать
московский
ямщик, да и
он-то
непутевый...
В
полном
согласии с
настроениями
Ремизова Л.
Войтловский
в
статье
об Андрееве
пишет "о
бездне", "о
стене", о
плене, о
сбывшихся
черных
пророчествах
Андреева, о
новых
варварах...
Читаешь
статью и
вспоминаются
страницы из
Мережковского
о
грядущем
хаме.
В
недавно
вышедшем
сборнике
"Художественное
слово"
помещен
интересный
и
оффициальный
рассказ Б.
Пильняка
"При дверях".
Это -
какое
то
коммунистическо-интеллигентское
дно.
Военспецы,
военкомы,
комиссары,
доктора,
девушки, писатели.
Пьяный угар, -
холодный,
равнодушный
разврат,
разговоры о
печении
пирогов без
сахара
на сахарной
свекле...
Денатурат,
картошка,
рыбий жир, -
гребенки,
сшитые
защитными
нитками.
Нелепые
обрывки
нелепой
опустившейся
жизни. Люди,
которые уже
ни во что не
верят,
которым
больше
нечего
терять.
В
рассказе Ник.
Ашукина
"Венеция"
герой рассказа
Глебов в
октябрьские
дни сидит в
Москве и
грезит старой
Венецией
времен
дожей
и догаресс.
Все реальное,
Москва, революция,
все уплыло:
он
живет
в призрачном мире
полуснов,
полугрез.
Его
приятель
нашел другую
утеху. Он
заделался
коллекционером.
Собирает
старые вещи.
Почему?
- Я
лишний
человек.
Живу, пока
живется,
собираю
стекло,
фарфор,
а
что потом...
А вот
пачка
зарубежных
газет:
-
Затоптан
другими наш
след,
Счастливая
наша
дорожка...
Грустит
Наталья
Крандиевская.
Но,
может быть,
худо только
там, в
совдепии, где
подгоняет
московский
ямщик?
Московский
ямщик ведь не
всюду. Может
быть, за
рубежем
лучше нашим
Ремизовым и
Войтловским?
Нет и
нет.
"Мы
оттуда
бежали в
печали
И
кружимся в
бесовском
кольце...
Мы не
помним, что
было в
начале,
И не
знаем, что
было в конце...
Где
любовь? У
беглянок
безумных,
Что
под шелест
фривольных
острот
Бурно
пляшут на
"дансингах"
шумных
Грациозно-скабрезный
фокстрот?..
Такие
итоги
подводит в
"Последних
новостях" (N 142) Golo.
"Струны
сердца давно
отзвучали, мы
кружимся в
бесовском
кольце"...
Остались
только
воспоминания
о прошлом, как
сладкий сон и
легкий
дым.
- Но с
пустыни
ветер грянул,
Вешний
цвет в полях
увянул,
Обратился
в бедный
прах.
Не
бросайте в
ночь
изгнанья,
Добрых
дней
воспоминанья,
Ибо
все, что мы
храним, -
Смутный
призрак
восхождений,
Скудный
отблеск
сновидений,
Сладкий
сон и легкий
дым...
("Свободные
мысли" N 3 Дон-Аминадо).
Но
душа слишком
уже
опустошена и
разрушена.
Для того,
чтобы
хранить
в ней "добрых
дней
воспоминания",
нужно иметь
некоторую
свежесть
и цельность.
А их и в
помине нет. И
вместо
добрых
воспоминаний
хочется
лениво
поиздеваться
над этими
"добрыми
воспоминаниями".
Кабинет,
томики,
симфонии
Бетховена,
тургеневские
девушки,
липовые
аллеи!.. Очень
хорошо, а все
таки
напрасно
не занялись
земными
делами по совету
П. Струве:
"лучше
капусту
сажать, чем
книги
читать". Тот
же Дон-Аминадо
зло смеется
над
недавним
прошлым:
-
Забирались в
норки, в
домики,
Перелистывали
томики,
Золотой
ценя обрез.
А
какие были
комики
И
любители
поэз!..
Тут
мужик, а мы - о,
грации!
Тут
навоз, а мы в
тимпан!..
Так от
мелодекламации
Погибают
даже нации,
Как
лопух и как
бурьян...
("Посл.
Новости" N 141.)
Оказывается,
в добрых
воспоминаниях
нет никакой
услады.
Пожалуй,
остался
не сладкий
сон, а
тяжелое
похмелье. В
прошлом то
был
Арбат,
Никола-на
Курьих
ножках,
студенческое
самоуверенное
лицо,
весна
любви,
неожиданная
шалость по
дороге к
университету,
споры
о
марксизме,
Ницше,
народничестве...
Но ведь чрез
эту
"мелодекламацию"
погиб народ...
Выпало какое-то
необходимое
звено
в
душе и
прошлое уже
не волнует, а
настоящее
пусто, темно
и
безнадежно...
А как пили, а
как ели! И
какие были
либералы!" -
больше
ничего не
приходит на
ум...
...
Трижды
проклятая
Совдепия! Но
неужели на западе
нет все-таки
отрадных
явлений,
способных в
смятенную и опустошенную
душу
российского
интеллигента
влить бодрую
и свежую
струю?
Небезызвестный
Борис
Мирский
сидел, сидел
в Совдепии,
да и
затосковал
"по европам".
Затосковал и
отряс свой
прах. Поехал
он
туда,
полный веры и
надежд!
Вот
итог его
зарубежным
впечатлениям
и мыслям.
В N 3
парижских
"Свободных
Мыслей" он сообщает:
"-
После восьми
месяцев вне
России - эта
вера во мне
не исчезла,
но
как
мучительно
она
поколеблена
и, как она
ослабела
теперь, -
перед
ересями и
сомнениями!
Прежней
Европы нет;
живет
напряженная
и
потревоженная
новая Европа,
смятенная войной,
вспуганная
большевизмом,
слабая в
преодолении
его. "Святая
буржуазия", в
каноны
которой я так
верил,
оказалась
бессильной в
борьбе с
большевиками,
и при том
бессильной
не на фронте,
не в
каком-нибудь
дессантном
эпизоде, - а
бессильной
идеологически,
духовно.
Когда
лондонские
купцы хотят
торговать с
большевиками,
когда
правительственный
итальянский
граф
заявляет о
преимуществах
русского
зерна, - то
зоркому
русскому
глазу сразу
заметны
надвигающиеся
сумерки
буржуазии.
Римские
проконсулы,
признающие
Галилеянина,
римские
сенаторы,
тайком
чертящие
символическую
"рыбу", - вот
начало того
заката
великой
цивилизации,
которую
через много веков
будет
оплакивать
гениальный
язычник
Ницше. Когда
в Сити начинают
тянуться к
Советской
платине, а в
Квиринале к
одесскому
ячменю, - это
страшнее
хвастливых
реляций
советского полководца,
пьяницы
Григорьева
о том, что он,
Григорьев
"под станцией
Сортировочной
победил
мировой
капитализм", -
потому что буржуазия
перестает
существовать
как класс,
класс
передовой и культурный,
превращаясь
в
сумму
индивидуальных
стяжателей,
любителей
краснинской
платины
и
украинского
зерна.
Каркания
ересиарха
демократии
Маркса кажутся
уже
сбывающимися;
кажется,
что приходит
новый
Галилеянин,
чтобы
погубить
прекрасный
новый
Рим, чтобы
водрузить
свою
коммунистическую
"рыбу", чтобы
на
месте
роденовской
бронзы
воздвигнуть
аляповатый
бюст жгучего
Лассаля...
... В
Европе темно;
спускаются
сумерки"
("Нов. Мысли" 4
окт.)
Как
видите, в
Европе еще
хуже мрачные
мысли овладевают
душой
российского
интеллигента.
Спускаются
сумерки,
буржуазия
перестает
существовать
как класс.
Пока
российский интеллигент
сидел в
"Совдепии",
он издевался
над
пророчествами
Ленина ему
досужей
болтовней,
бессовестной
демагогией
казались
речи о крахе
капитализма,
о
надвинувшейся
социальной
катастрофе...
Оказалось,
что
в сущности
"бессовестные
демагоги" правы.
Но от этой
правды у
Мирских
холодеют
руки и ноги.
То, что новый Галилеянин
идет
уничтожать
навоз и
пытается
приобщить к культуре
"мужика и
пьяниц"
- какое дело
до этого
Мирским!
Навоза этого он
раньше не
замечал,
не видел. За
то он видит
теперь, как гибнет
верхушка
общества,
как на место
симфонии
Бетховена слышен
бравурный
марш
Интернационала.
И он смятен.
Он -
пессимист. Он
бессилен. У
него
нет
ничего за
душой. Он
пуст, как
сосуд
скудельный,
он медь
звенящая
и кимвал
бряцающий.
Побывал
Б. Мирский в
парижских
верхних русских
буржуазных
кругах.
Здесь тоже
дело
безнадежно.
...
Недавно в
Париже, -
рассказывает
он, - состоялось
заседание
группы
общественных
и
промышленных
деятелей. На этом
заседании, -
как
расказал мне
в дружеской
беседе один из
участников, -
высказался
известный
московский
общественный
деятель,
политик и
промышленник,
имя которого
хорошо
известно во
всех уголках
России.
В ответ на
речи, звавшие
к работе,
особенно в смысле
конкретного
оказания
посильных
услуг крымской
власти, -
московский
общественный
деятель
поведал
безнадежные
печальные
думы.
Смысл
его речи
состоял в
том, что он
изверился.
Верил во
временное
правительство,
верил в
различные
противобольшевистские
движения,
верил в
различные
ориентации,
верил
Деникину,
верил
Колчаку,
верил
адмиралам,
генералам и
полковникам,
- а теперь
никому
и ни во что не
верит.
Социальное
разочарование;
политический
пессимизм. ("Посл.
Нов.", N 140).
Неверящие
и скорбящие -
так
определяет
состояние
Рябушинских
Мирский...
Не
довольно ли
фактов? Нужно
ли им
подводить
итоги? Они -
ясны.
Неужели
- полная
прострация,
вырождение?
Да, гибель
группы,
которая
была умом
буржуазии.
Гибель и
вырождение.
Вчитайтесь
во
все
эти по истине
грустные
признания:
так говорят
люди, у
которых
нет
будущего. А
какая же
жизнь без
будущего.
Напрасно
взывает
Валерий
Брюсов:
"То,
что мелькало
во сне
далеком,
Воплощено
в дыму и гуле.
Что ж
вы коситесь
неверным
оком
В лесу
испуганной
косули?
Иль
вам,
фантастам,
иль вам,
эстетам,
Мечта
была мила как
дальность,
И
только в
книгах да в
лад с поэтом
Любили
вы
оригинальность"?
Дым
застлал и ест
очи и,
спотыкаясь,
бродят неприкаянно
люди,
слепые,
невидящие.
<Мы>
знаем, "они"
винят
"московского
ямщика". Ну, а
Европа?
Мы
слышали, что
нам
рассказал о
ней Б. Мирский.
Или в
самом деле
все сводится
к московскому
ямщику?
Но
почему
"московский
ямщик"
превращается
в нового
Галилеянина?..
.. Грядет
новый
Галилеянин!
В
страхе
мечутся
недавние
господа
жизни.
- Горит
Мурильо!
Горит
Веласкес!
Рубенс! Джоордано!..
Неправда.
Горят норки и
домики и
задние постройки
с навозом, с
грязной
людской и
холопским
бытом.
А.
Воронский.
