П.
МИЛЮКОВ О
РУССКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ.
П. Н.
Милюков
"История
второй
русской
революции",
том 1-ый, вып.
I.
Киев, 1919 г. книга
"Летопись".
Воспользовавшись
осенним и
зимним пребыванием
Деникина в
Киеве,
известный
лидер
кадетской
партии П. Н.
Милюков выпустил
в печати
1-й
том "Истории
второй
русской
революции". Книга
Милюкова
обнимает
период
времени от
начала
русской
февральской
революции
до
июльских
дней
включительно.
При ознакомлении
с работой
Милюкова
прежде всего
встает
вопрос, что это
такое: политический
памфлет,
или
серьезный
труд
историка. Это
- ни то, ни
другое. Для
политического
памфлета
книга
Милюкова слишком
увесиста,
слишком
тяжела,
лишена
необходимой
"соли". Но
работа
Милюкова не
является
и
историческим
"трудом".
Правда,
Милюков подробно,
шаг за шагом
останавливается
на
главнейших
этапах февральской
революции,
отмечает
все,
заслуживающее
внимание историка,
приводит
главнейшие
акты и
распоряжения
временного
правительства,
описывает
борьбу
внутри
коалиционного
министерства
с одной
стороны,
с другой -
столкновения
между советом
и
правительством.
Тем
не менее
книга
Милюкова -
это не труд
историка. По
французской
поговорке
самая
хорошая девушка
не может дать
больше
того,
что она
имеет.
Невозможно,
разумеется ожидать,
чтобы глава
и
вождь
российских
кадетов не
был кадетом и
в своих
исторических
работах
особливо,
когда речь
заходит о такой
эпохе,
каковой
является
русская
революция; но
все-таки думается,
что есть
определенный
предел
"суб'ективному
методу", есть
последняя
черта,
за
которой
исторический
"труд"
превращается
во что
угодно, но
только
не в
историческое
изследование,
хотя бы и
окрашенное
определенной
политической
точкой зрения.
Эту грань
Милюков в
своем
изследовании
перешагнул.
Доказательства
будут
приведены
ниже.
Книга Милюкова
любопытна
как
"человеческий
документ" в
котором
еще живет и
трепещет
вчерашняя и сегодняшная
беспощадная
классовая
война, в
котором
полностью
отразилась
позиция
нашей
разбитой
буржуазии, ея
философия
истории, ея
взгляды и
"ориентации".
Чрез всю
работу
Милюкова
красной
нитью проходит
мысль, что
русская
революция
была сделана
на немецкие
деньги. В
особенности
Милюков
эту мысль
навязывает в
отношении к
большевикам.
Конечно,
в
качестве
искушенного
опытного
историка
Милюков
знает, что с
одной
этой
"легендой" в
историческое
плавание пускаться
довольно
рискованно.
Поэтому он
старается
обставить
"творимую
легенду" как
можно
правдоподобнее.
В нашем
прошлом Милюков
находит ту
благоприятную
почву, на
которой
пышно расцвел
большевизм и
циммервальдизм
на немецкие
деньги.
"Как
могучий
геологический
переворот шутя
сбрасывает
тонкий
покров
позднейших
культурных
наслоений и
выносит на
поверхность
давно
покрытые ими
пласты,
напоминающие
о седой
старине, о
давно
минувших
эпохах
истории
земли, так
русская
революция
обнажила
пред
нами всю нашу
историческую
струкутуру
лишь слабо
прикрытую
поверхностным
слоем
недавних
культурных
приобретений...
То, что
поражает
в
современных
событиях
постороннего
зрителя, что
впервые
является
для него
разгадкой
векового
молчания
"сфинкса",
русского
народа,
то давно было
известно
социологу и исследователю
русской
исторической
эволюции.
Ленин и
Троцкий для
него
возглавляют
движение,
гораздо
более
близкое к
Пугачеву, к
Разину, к
Болотникову,
- к 18-му и 17-му
векам нашей
истории, - чем
к
последним
словам
европейского
анархо-синдикализма
(стр. 5)". Так
начинает
свою историю
г. Милюков.
"Последним
словом
европейского
анархо-синдикализма"
стал
Московский
III
Интернационал.
Это не
подлежит ни
малейшему
сомнению.
Каждый день
приносит
"пугачевцам"
- Ленину и Троцкому
-
среди
рабочих
Запада
невиданные и
несомненные
победы.
Говорить
после
всего
происшедшего
и
происходящего
на Западе,
что Ленин и
Троцкий
ближе к
Пугачеву, чем
"к последним словам
европейского
анархо
синдикализма",
значит
говорить
заведомую неправду,
значит,
не
признавать
того, что
есть на самом
деле, в самой
жизни, -
значит
увертываться
и
замалчивать
то, что стало
давным давно
бесспорным.
Сказав
заведомую
неправду, Милюков
очень легко
обошел
коренной
вопрос,
почему
"русская
пугачевщина"
сделалась
последним
словом
европейского
рабочего
движения. Взять
хотя бы
текущие
события
в Германии:
рабочие
Германии
воюют сейчас
за власть
советов,
за диктатуру
пролетариата;
словом, они
полностью
усвоили
"пугачевские"
лозунги
Ленина и
Троцкого. Но
какое дело до
всех
этих
и подобных
фактов
Милюкову?
Посмотрите, с
какой
стремительностью
он спешит
добраться до излюбленной
темы о
немецких
агентах и
деньгах в
своем "труде"!
Сказать
на
протяжении 6-7
страниц о слабости
государственности,
о
слабости
социальных
прослоек, о
максимализме
нашей
интеллигенции,
о
незаконченности
русского
культурного
типа, о
неподготовленности
масс, о
гибельном
упорстве
старого
режима, о
неискренности
его уступок
Милюков
садится на
своего
любимого
конька
и уже не
сходит с него
до самого
конца своей
"истории".
В
русской
революции
Милюкову
кажется подозрительным
все движение
рабоче-крестьянских
масс. В самом
деле, почему
возникло
глухое
брожение
среди
рабочих
накануне
февральской
революции,
брожение,
перешедшее
в
победоносное
восстание?
"Здесь
мы касаемся, -
пишет
Милюков, -
самого темного
момента в
истории
русской
революции.
Будущий
историк
прольет свет
на эту
сторону
дела".
Отметив
далее, что
перед началом
революции
среди
рабочих
и солдатских
масс
несравневно
больше успеха
имели
сторонники
Ленина, чем
Плеханов,
Дейч и Бурцев,
Милюков
останавливается
при
об'яснении
этого факта
на двух
предположениях:
первое - "это -
германский план
воздействия
на
общественное
движение
враждебных
стран,
который был
составлен
еще
до
войны".
Повидимому,
Милюков
склоняется к
той гипотезе,
но не
оставляет
без внимания
и вторую
гипотезу".
"В
общественном
мнении более
распространено
было другое
об'яснение
таинственного
источника, из
которого шло
руководство
рабочим
движением.
Этим
источником
считалась
полиция - и
при том
специально
полиция А. Д.
Протопопова...
Рука департамента
полиции
несомненно
замечалась в
забастовках,
не прекращавшихся
на
петроградских
фабриках и
даже в
студентческих
волнениях
(стр.
23).
Взявши
под
подозрение
рабочее
движение, Милюков
в дальнейшем
ходе
русской
революции
видит прежде
всего
немецкий
главный штаб
и
его
агентов. Что
такой
циммервальдизм,
почему
русская
революция с
самых
первых дней
своих пошла
под лозунгами
"демократического
мира
без аннексий
и
контрибуций?".
Источник
циммервальдизма
и
интернационализма
для Милюкова
ясен -
это
немецкий
источник
(стр. 48 и 49).
Откуда появился
большевизм?
От
немцев.
Доказательства?
Из
напечатанных
в начале 1918 г.
документов
известно, что
уже с самого
начала войны
воздействие
на
русскую
армию было
прямо
организовано
нашими
противниками
при
содействии
русских
эмигрантов -
"пораженцев"
(стр. 49). А проезд
Ленина
в
запломбировавном
вагоне. Все
это старательно
подобрал
Милюков.
18-го
апреля была у
Мариинского
дворца демонстрация
с плакатами:
"долой
Милюкова".
Дело все
очень просто:
"В
демонстрации
участвовали
рабочие подростки,
громко
заявлявшие,
что им
заплачено за
это по 10-15 рублей.
Позднее был
арестован
известный
своими
германскими
связями литератор
Колышко.
Движение
20 и 21 апреля
было
инсценировано
из тех же
темных
источников,
как и другие
ранее
упоминавшиеся
уличные
движения
(стр.
59).
Разумеется
армия
разложилась
благодаря действию
того же
самого
темного
источника:
"После
революции,
телеграмы
из-за границы
сообщали, что
германцы
двигают
в Россию
трехсоттысячную
толпу таких
подготовленных
агентов"
(стр. 80).
Сепаратизм
Финляндии,
Крыма,
Украины и т. д.
все
это
результат
трехсоттысячной
толпы подготовленных
агентов.
Агитация
в Балтийском
фронте и в
Кронштадте?
"В
беспорядках,
разыгравшихся
здесь в
первые дни
революции,
заметна была
направляющая
рука" (стр. 91)
Матросов
подбили
немецкие
агенты;
матросы
в свою
очередь
рассыпались
по всей земле
русской,
проникли
в деревню;
они
разложили
тыл и фронт,
разложили
чернорабочих
матросов и т.
д. (стр. 93-94). Не
забыто
Милюковым и
знаменитые
июльские дни.
Милюков
добросовестно
воспроизвел
"документы"
Алексинского
уличавшие
якобы Ленина
в том, что он
агент
немецкого
генерального
штаба. Не забыл
Милюков даже
газетных
описаний, как
в
Таврическом
дворце
Зиновьев и
Козловский
"уже
знавшие о
разоблачении,
ходили бледные
и
взволнованные"
(стр.
170)
Как
видит
читатель
"документы"
Милюкова не
отличаются
ни
свежестью
ни
фундаментальностью,
ни особой
разборчивостью.
Непомерно
лживые басни
о
трехсоттысячной
толпе
немецких
агентов
переплетены
с выдумками
Алексинского
и К°. В
частности, по
поводу
"документов"
Алексинского
эс-эровский и
меньшевистский
В. Ц. И.
К.
в заседании
4-го июля
принято
постановление,
в котором
"предполагало
воздержаться
от распространения
позорящих
обвинений,
считая
всякого рода
выступления
по этому
поводу
недопустимыми".
Суть дела,
однако, не в
этом. Теперь,
когда
прошло
три года со
времени
эпохи
керенского и
утекло много
воды,
можно
с большим
беспристрастием
оценить роль
немецких
агентов в
разложении
армии и т. д.
Конечно,
когда немецкое
правительство
пропускало
"запломбированный
вагон" с Лениным
в Россию, оно
расчитывало
на
интернационалистическую
пропаганду большевиков
в
России;
но и сами
большевики
вместе с
Лениным тоже
имели свои
расчеты,
очень
далекие от
рассчетов
Вильгельма.
Вильгельм
рассчитывал
на
разложение
русской
армии и на
разложение
революции
вообще. Ленин
рассчитывал
на
разложении и
русской,
и немецкой, и
французской
империалистских
армий; он
расчитывал
на
организации
русской
революции.
Чьи были
расчеты
более
правильными?
Ответ на этот
вопрос уже
дан:
Вильгельма
нет,
а
Советская
республика
не только существует
но на ея
стороне
рабочие
всех стран.
Это - факт.
Пропуская запломбированный
вагон
с
Лениным,
немецкие
власти не
учли, что они выпускают
силы,
которые
разложат и их
капиталистический
строй.
Немецкие
власти
пытались
не редко на
фронте, при
братаниях,
например,
подделаться
под
большевиков.
Им иногда
удавалось
извратить
нашу
агитацию. Но
хорошо
смеется тот,
кто смеется
последним. Суд
истории уже
произошел.
Гибнущие
классы в
Германии "второпях"
готовы были
схватиться
за любое
оружие, дабы
добиться
"полной
победы" над
врагом.
Они
оказались
слишком
близорукими
и за это уже
поплатились.
Брест был их
торжеством,
но он же был и
их гибелью.
Для
"истории"
Милюкова все
это, однако,
прошло
бесследно. Не
было
Бреста не
было краха II
интернационала,
не было
растущей
мощи
"Московского
интернационала",
- не было трех
последующих
лет
революции.
По старому
Милюков
долбит о Пугачевщине
Ленина и
Троцкого,
по прежнему
он свято
верит, что Ленин
был и есть
немецкий
агент, по
прежнему он
безконечно убежден,
что
большевизм
это
плод
германской
главной
квартиры. Все
по старому.
Может быть,
в 1919
году в Киеве
белогвардейцам
очень на руку
был "труд"
Милюкова,
но о чем это
говорит?
Только об идейном
убожестве
деникинцев.
Только о том,
что им нечего
сказать и что
даже
ученнейшему
Милюкову
приходится
пробавляться
смехотворными
сказками,
либо
освещать
факты со
смехотворной
точки зрения.
Вопрос
о немецких
агентах в
настоящий
момент
приобретает
в силу
некоторых
обстоятельств
особую
пикантность.
Дело в том,
что по
довольно
достоверным
сведениям в
Берлине
друзья
Милюкова
Гессен и
Ко
приступили к
изданию
"Речи". Едва
ли это делается
без участия
и
согласия
Милюкова. Вот
какие шутки
проделывает
теперь
старуха-история.
(Окончание
следует).
А.
Воронский.
---------------
Рабочий
Край. N 84-697.
Вторник 20
апреля 1920 года
МИЛЮКОВ
О РУССКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ.
(П. Н.
Милюков.
История
второй
русской
революции.
Том I, вып. 1,
Киев,
книгоиздат.
"Летопись" 1919
г. Окончание. См.
N 82.)
Работа
П. Милюкова
очень
проигрывает
благодаря
постоянным
рассуждениям
на тему о
темном
источнике, питавшем
русскую
революцию,
о немецких
агентах -
большевиках
и т. д. Но в
истории
Милюкова
есть много
ценного.
Сильная сторона
книги
Милюкова
заключается
в том, что она
еще раз с
беспощадной
ясностью
вскрывает
всю
никчемность,
бессилие,
внутреннюю
не
состоятельность
идеи
коалиции
"всех живых
сил", - идеи,
которая
нашла
свое
бессловное
воплощение
во временном
правительстве.
Согласно
утверждению
Милюкова
"умеренные
элементы"
пошли на
революционный
переворот.
Почему?
"Чтобы
справиться
со всеми
этими
явлениями
ненормального
времени
(речь
идет о
безобразиях
во время
войны. А. В.) нужна
была
действительно
военная
диктатура, в
какую и
превратилось
мало-по-малу
управление
таких
демократических
стран, как
Англия и
Франция.
У нас
наоборот, эти
же самые
явления
создали для
власти
и
закона -
обстановку
полного
бессилия. Это
бессилие
власти
чувствовалось
уже при
монархии. Оно
и было причиной
того, что
умеренные
элементы, понимавшие
значение
усиления
власти для
благополучного
исхода войны,
пошли на революционный
переворот, -
так
утверждает
Милюков (стр. 13).
Итак
"умеренные
элементы"
пошли на
маленькую
революцию
воимя
большой
войны. Что же
случилось
дальше? Дальше
по мнению
Милюкова
"умеренные
элементы" и
делали целую
кучу ошибок.
Прежде всего
была
сдана в архив
идея
конституционной
монархии.
Милюков
обвиняет
в этом грехе
всех, начиная
с Николая II.
Николай II
должен
был отречься
от престола
во имя своего
сына. Но он этого
не
сделал.
"Николай II -
сообщает
Милюков, - не хотел
рисковать
сыном,
предпочитая
братом и
Россией, в
ожидании
неизвестного
будущего...
Он вновь
открывал
вопрос о
манархии в
такую минуту,
когда
этот вопрос
только и мог
быть решен отрицательно.
Такова
была
последняя
услуга
Николая II
родине, - с горечью
замечает
Милюков
(стр. 31).
"Брат"
"сдал
позиции"
вместе с
Временным Комитетом
Государственной
Думы крайним
элементом",
Милюков
следующим
образом
описывает
совещание
3-го марта, после
которого
"брат"
решил
тоже
отречься от
престола:
Около
полудня у
великого
князя на
Милионной
собрались
члены
правительства:
Кн. Г. Е. Львов, П.
Н. Милюков, А. Ф. Керенский,
Н.
В. Некрасов, М.
Н. Терещенко,
И. В. Годнев, В. Н.
Львов и
несколько
позже
приехавший А.
И. Гучков, а
также члены
Временного
Комитета
М. В. Родзянко,
В. В. Шульгин, И.
Н. Ефремов и М.
А.
Караулов.
Необходимость
отказа
пространно
мотировал М.
В.
Родзянко
и после него,
А. Ф.
Керенский.
После них П. Н.
Милюков
развил
свое мнение,
что сильная
власть,
необходимая
для
укрепления
нового
порядка,
нуждается в
опоре
привычного
для масс
символа
власти... За
этой речью,
вопреки соглашению
последовал
ряд
других речей
в
политическом
тоне. Тогда П.
Н. Милюков
просил
и
получил
вопреки
страстному
противодействию
Керенского,
слово
для
второй речи.
В ней он
указывал, что
хотя и правы
утверждающие,
что принятие
власти
грозит риском
для личной
безопасности
великого
князя и самих
министров, но
на риск этот
надо
идти в
интересах
родины. К
тому же вне
Петрограда
есть
полная
возможность
собрать
военную силу,
необходимую
для защиты
в.
князя (стр. 33).
Великий
князь после
размышления
решил отказаться
от престола,
при
чем А. Ф.
Керенский
патетически
заявил: "Ваше
Величество,
вы
-
благородный
человек!".
"Так
совершилась,
- заключает
Милюков, -
первая
капитуляция
русской
революции". Проэкт
введения
извне в
Петроград
военных сил
для
поддержания
великого
князя
провалился.
Кровопускание
осталось
только в
проэкте.
За
первым
грехопадением
последовал
ряд других.
Об этих
грехопадениях
Милюков
пишет:
"Согласно общему
ритму
событий
русской
революции, их
можно
разделить на
следующие
четыре
периода:
1) первое
революционное
правительство
(2 марта - 2 мая).
2)
Первое
правительство
коалиционного
состава (2 мая - 2
июля).
3)
Первый
кризис
власти и
вторая
коалиция (3 июля
- 28 августа).
4)
Второй
кризис
власти и
третья
коалиция (28 августа
- 25
октября).
Таково
деление по
внешнему
признаку -
последовательно
меняющихся
кабинетов. Но
есть в нем и
внутренний признак
-
постояно
прогрессирующего
распада власти.
Г. Дума сдала
ре<з>олюции
идею
монархии.
Кабинет
князя Львова
сдал позицию
буржуазной
революции,
подчинившись
требованиям
и формулам
социалистических
партий.
Третье
противоречие
развернулось
при
следующем
кабинете,
первом
коалиционном.
Выпущенный
буржуазией
из
рук
принцип
буржуазной
революции
приняли под
свою защиту
умеренные
социалисты.
Как и можно
было ожидать,
эта
двусмысленная
позиция
погубила их в
мнении
рабочего класса
и
чрезвычайно
усилила
"большевизм".
Второму
коалиционному
кабинету уже
пришлось
стать
пред фактом
бессилия
социалистического
центра лицом
к лицу
с
двумя
боровшимися
флангами:
буржуазной диктатурой,
стремившейся
спасти,
что можно для
достижения
внешней победы
и для
сохранения
внутреннего
мира - и
социалистической
утопией,
увлекавшей
массы
чисто
демагогическими
лозунгами.
Двусмысленное
положение,
занятое
Керенским
в борьбе
между этими
двумя флангами
- между
Корниловым
и
Лениным -
лишило его
союзников и
выдало его
противникам.
В
выяснении
этого
последнего
обстоятельства
одиночества
власти - и
заключается
политический
смысл
периода третьей
коалиции:
того,
который
мы назвали
"агонией
буржуазной республики.
Исходом
явилась
победа
большевиков"
(стр. 35).
Такова
философия
истории
февральского
периода
русской
революции
по
мнению
Милюкова.
Весь первый
том "истории"
Милюкова
посвящен
доказательству
правильности
этих положений.
В общем и
целом
"тезисы"
Милюкова
правильны.
Милюков был и
есть
наиболее
умный и
дальновидный
представитель
отечественной
реакции. Если
вспомнит
читатель,
большевики
все время
усиленно и терпеливо
раз'ясняли,
да
и теперь
раз'ясняют
рабоче-крестьянским
массам, что
"умеренные
социалисты"
Керенский,
Церетелли и
иже с ними
занимались и
не
могли
не заниматься
ничем иным
как тем, что
приняли под
свою
защиту
"выпущенный
буржуазией
из рук принцип
буржуазной
революции".
Власть
соглашателей
была только
фиговым
листком, при
помощи
которого
буржуазия
прикрывала
свой
"принцип". И
теперь
соглашатели
делают тоже
самое везде и
всюду,
применяясь
конечно,
ко
времени и
месту. Верно
и то, что мы
эти "фиговые
листки"
старались
сорвать и
показать, что
под этими
листками
скрывается
диктатура
Корниловых.
Милюков
целиком подтвердил
нашу мысль о
позорной
роли
соглашателей.
Прав он и
тогда, когда
утверждает,
что
приняв на
себя защиту
"буржуазного
принципа"
умеренные
социалисты
попали в
крайне
двусмысленное
положение и
стали быстро
терять
доверие
рабочих.
Противоречивость
и
пустопорожность
идеи
коалиции
и
двусмысленного
положения
"умеренных
социалистов"
Милюков
иллюстрирует
на массе
примеров. Мы
остановимся
на двух.
Милюков
"вышел в
отставку"
согласно его
собственному
утверждению
благодаря
двум
обстоятельствам:
он был против
коалиции и за
твердую
власть,
опирающуюся
на реальную
силу; он был
против
циммервальдовской
политики
советов, против
лозунга мира
без
аннексий
и
контрибуций
и за войну до
полной
победы. Место
Милюкова
занял
Терещенко.
Умеренные
социалисты и
соглашательский
совет
утверждали
тогда, что
иностранная
политика
Терещенко в
отличие
от политики
Милюкова
есть "революционно-демократическая"
политика.
"Известия"
писали тогда
"отныне
российская
демократия,
не
порывая с
правительствами
союзных стран,
вместе с тем,
через
головы
этих
правительств
обращается к
народам" (N 61.
Цитирую по
"истории"
Милюкова А. В.)
Милюков
считает это
заявление
совершенно
неправильным.
Говорить
"через
головы
правительств",
-
пишет
Милюков, -
русская
дипломатия,
конечно, не
могла, почему
и
не
имела
возможности
служить "точным
выражением
воли
революционной
демократии".
Иначе понадобилось
бы разрушить
весь
технический
аппарат
дипломатии...
Надо отдать
справедливость
М.
И.
Терещенко:
так далеко он
не пошел... При
его управлении
союзные
дипломаты
знали, что
"демократическая"
терминология
его
депеш
является
невольной
уступкой
требованиям
момента - и
относились
к ней
снисходительно"...
(стр. 107).
"По
существу, М. И.
Терещенко
продолжал
политику П. Н.
Милюкова.
Но
это не мешало
ему в своих
но<т>ах
союзникам
делать
широкие
словесные
уступки
требованиям
совета, когда
эти
требования
становились
особенно
настоятельными"
(стр. 109).
Милюков,
далее,
приводит
ряд
документов,
которые в
полной мере
эту его мысль
подтверждают
самым ясным и
наглядным
образом.
Итак,
широкие словесные
уступки
"умеренным
социалистам"
и -
политика
Милюкова на
деле.
"Министры
социалисты"
на деле
играли
самую
жалкую роль,
они
прикрывали
сложную закулисную
игру
одурачивания
рабоче-крестьянских
масс во славу
"буржуазного
принципа",
т. е. в данном
случае войны
до конца, до
получения
проливов
и т. д. Милюков
говорит в
своей "истории"
о
беззастенчивой
демагогии
большевиков.
Одна из
основных тем
для
этой
"демагогии",
если помнит
читатель, заключалась
в том, что
большевики
буквально
говорили
тогда то, о
чем сейчас
сообщает
Милюков.
Разница
только в
этом. Милюков
тогда молчал.
Большевики
тогда
твердили, что
Терещенко на
деле проводит
политику
Милюкова,
что
демократические
слова есть
только вывеска,
что
Керенский и
Церетелли
только
прикрывают
эту подлую
игру. При чем
тут
демагогия
и утопизм?
Второй
пример
является
наглядным
показателем
всей
внутренней
противоречивости
идеи
коалиции.
Разбирая шаг
за шагом
земельную
политику
Чернова,
Милюков
утверждает,
что Чернов
старался по
мере
сил
своих подчинить
временное
правительство
"партийным целям
партии
эс-эров".
"Но, -
пишет
Милюков, -
заставить
коалиционное
правительство
осуществить
партийные
решения в
аграрном
вопросе было
не так
легко,
ибо это
противоречило
самому принципу
коалиции".
Естественно,
что
возбужденные
министром
земледелия вопросы
должны
были
явиться
конфликтными
вопросами...
Столкновение
между двумя
непримиримыми
политическими
мировоззрениями
становилось
неизбежным,
как только
поступили на
рассмотрение
правительства
законопроекты
Чернова. В
заседании 24
июня министр
земледелия
представил
10 таких
проектов,
издания
которых он
требовал в
срочном
порядке.
Никаких
постановлений
в этом
заседании
вынесено
не
было, а в
ближайшие
дни вопрос об
аграрных
проектах
Чернова
сплелся
с министерским
кризисом"
(стр. 141 - 142).
Паки и
паки
вспомним, что
тогда
говорили и писали
демагоги и
утописты
большевики.
Мы
утверждали
тогда, что
временное
правительство
по сути дела
старается
сохранить
землю за
помещиками,
что, если
"мужицкому
министру" В.
Чернову
приходится
под
давлением
снизу итти
крестьянским
массам на
уступки, то
это
встречает
непреодолимое
препятствие
в коалиции
"живых сил",
что
нельзя
сохранять
коалицию и в
то же время стремиться
к
уничтожению
помещичьего
зевлевладения.
Милюков
вполне
согласен со
всем
этим в своей
истории. Со
своей
открыто буржуазной
точки
зрения
он говорит
сейчас то,
что мы
усиленно
раз'ясняли
тогда
рабочим
и крестьянам.
Милюков
в своей
работе
неизменно
называет
большевиков
то
демагогами,
то
утопистами. Но
из его
истории
видно, что
большевики
были
единственной
партией, которая
трезво и
правильно
учла
всю
противоречивость
и
пустопорожность
коалиции.
Утопистами
и
демагогами
были наши
противники,
начиная с
кадетов и
кончая
"умеренными
социалистами".
Правда, про
них можно
было сказать:
-
утописты
вы большие,
но утопия то
ваша маленькая,
- на то они и
умеренные
элементы.
Такими
большими
утопистами
малого были
сторонники
Керенского и
Церетелли.
Такими
утопистами
было
большинство
кадетов,
поддерживавшее
коалицию. Мы
к этому не
имели
отношения.
Опыт
прошлого в
высшей
степени
полезно учитывать
и сейчас.
Книга
Милюкова
содержит не
мало ценного
для ответа на
вопрос, кто
тогда
был
действительно
утопистами и
демагогами.
А.
Воронский.